Повинуясь инстинкту самосохранения, я судорожно изогнулся, сумев уцепиться за шею лошади руками и, раскачиваясь, обхватить её свободной правой ногой. Ещё через мгновение я висел головой вниз, обвив лошадь за шею. Я крикнул, чтобы она остановилась, но лошадь продолжала тащиться дальше по узкой тропе. Я не мог разжать руки: тропка была узкой, а обрыв крутым, и я понимал, что сорвусь вниз, если ослаблю хватку. А лошадь никак не желала останавливаться. Так я и висел вниз головой, обвивая её шею руками и ногами, в то время как её голова тихо покачивалась рядом с моей.

Сначала я услышал смех людей из нашего отряда: неловкий, неуверенный, задыхающийся смех, от которого потом несколько дней болят рёбра. Смех, который может убить вас, если вы не сумеете сделать следующего судорожного вздоха. А потом я услышал, как смеются моджахеды в лагере, и вывернул голову, чтобы увидеть Кадера, обернувшегося в седле и смеющегося так же безудержно, как и остальные. А потом я и сам начал смеяться, а когда смех ослабил руки, которыми я обнимал лошадь, начался новый приступ смеха. Когда же я выдавил, задыхаясь: «Тпру! Стой!», «Банд каро!» [151]  — смех достиг своего апогея.

Вот так я и вьехал в лагерь моджахедов. Вокруг меня сразу же сгрудились люди, помогая отцепить наконец руки от лошадиной шеи и ставя на ноги. Вся наша колонна проследовала по узкой тропе в лагерь, все тянули руки, чтобы похлопать меня по спине и плечам. Видя подобную фамильярность, моджахеды присоединились к общему ритуалу, так что прошло не менее пятнадцати минут, прежде чем я смог сесть и дать отдых своим превратившимся в желе ногам.

— Заставить тебя ехать вслед за ним — не лучшая идея Кадера, — сказал Халед Ансари. Он соскользнул с валуна и присел рядом со мной, опершись спиной о камень. — Но разрази меня гром, парень, если ты не стал чертовски популярен, проделав подобный трюк! Это, бесспорно, самое смешное, что они видели за всю свою жизнь.

— Ради Бога! — выдавил я из себя последний рефлексивный смешок. — Я проехал верхом через сотню гор, пересёк десяток рек, по большей части в темноте — целый месяц всё было нормально. А в лагерь вкатился, вися на шее своей лошади, словно какая-то чёртова мартышка.

— Не начинай всё сначала! — захлёбывался от смеха Халед, держась за бока.

Я посмеялся вместе с ним, но хотя безропотно принимал все насмешки, был так измучен, что смеяться уже не хотелось. Взглянув направо, я увидел, что наших раненых укладывают в брезентовый шатёр камуфляжного цвета. В его тени люди снимали груз с лошадей и перетаскивали в пещеру. А позади цепочки работающих людей куда-то вглубь, в темноту, Хабиб тащил что-то длинное и тяжёлое.

— Что… — начал я, ещё не до конца подавив смех. — Что здесь делает Хабиб?

Халед был начеку и мгновенно вскочил. Я последовал его примеру. Мы помчались к группе скал, образующих один из краёв плоского горного плато, и, обогнув её, увидели Хабиба, стоящего на коленях над телом какого-то человека. Это был Сиддики. Пока всеобщее внимание было приковано к долгожданным, завораживающим тюкам с грузом, Хабиб вытащил находящегося в бессознательном состоянии человека из-под брезентового навеса. Когда мы уже подбегали, Хабиб воткнул в шею лежащего свой длинный нож и слегка повернул его. Ноги Сиддики дёрнулись, задрожали, и он затих. Хабиб убрал нож и повернулся, чтобы взглянуть на нас. Казалось, ужас и гнев на наших лицах ещё больше разожгли безумный блеск в его глазах. Он осклабился.

— Кадер! — закричал Халед. Лицо его было бледным, как залитый лунным светом камень вокруг нас. — Кадербхай! Идар ао! Иди сюда!

Я услышал ответный крик откуда-то снизу, но не сдвинулся с места. Мои глаза были устремлены на Хабиба. Он повернулся в мою сторону, перенеся ногу через тело убитого и, встав на корточки, словно собирался прыгнуть на меня. Ухмылка маньяка застыла на его лице, но глаза потемнели — в них появился то ли страх, то ли лукавство. Он быстро повернул голову и наклонил её каким-то причудливым образом, словно прислушиваясь с мрачной напряжённостью к слабому далёкому звуку в ночи. Но я не слышал ничего, кроме шума лагеря подо мной и негромкого завывания ветра в ущельях, оврагах, на тайных тропах. И в этот миг весь Афганистан — его земля, его горы — увиделся мне ландшафтом безумия Хабиба, таким же заброшенным, лишённым красок, привлекательности, нежности. Я почувствовал, что попал в ловушку — в каменный лабиринт охваченного галлюцинацией сознания.

Пока Хабиб прислушивался, по-звериному напряжённо припав к земле, отвернув от меня лицо, я расстегнул свою кобуру, вытащил пистолет. Тяжело дыша, я автоматически выполнял все указания Кадера, не сознавая, что делаю: снял предохранитель, загнал патрон в ствол, оттянув пружину возврата, и взвёл курок. Поднятый мной шум заставил Хабиба повернуться ко мне лицом. Он посмотрел на пистолет, направленный ему в грудь. Посмотрел в мои глаза, медленно, как-то даже вяло переводя взгляд. Длинный нож он по-прежнему держал в руке. Не знаю, что он увидел на моём лице в лунном свете, — думаю, ничего хорошего оно не выражало. Я уже принял решение: если он хоть на миллиметр сдвинется в мою сторону, я нажму на спуск столько раз, сколько потребуется, чтобы прикончить его.

Его усмешка растянулась в улыбку — по крайней мере, казалось, что он смеётся: рот двигался, голова тряслась, но звука не было. А его глаза, полностью игнорируя Халеда, пристально глядели на меня, передавая через мои глаза некое послание. И тогда я услышал его, услышал его голос: «Видишь? — говорили мне его глаза. — Я прав, не доверяя никому из вас… Вы хотите меня убить… Вы все… Хотите, чтобы я был мёртв… Ладно… Я не возражаю… Даю вам разрешение… Я хочу, чтобы вы сделали это…»

И тут мы услышали звук шагов за спиной. Подпрыгнув от испуга, мы с Халедом резко обернулись и увидели, что к нам бегут Кадер, Назир и Ахмед Задех. Когда мы оглянулись, Хабиб исчез.

— Что случилось? — спросил Кадер.

— Это Хабиб, — ответил Халед, высматривая в темноте следы безумца. — Он сумасшедший… Совсем сошёл с ума… Он убил Сиддики… приволок его сюда и перерезал глотку.

— Где он? — спросил Назир сердито.

— Не знаю, — сказал Халед, покачав головой. — Ты видел, как он ушёл, Лин?

— Нет. Я обернулся к Кадеру вместе с тобой, а когда посмотрел назад, он … исчез. Думаю, скорее всего, он прыгнул в овраг.

— Он не мог прыгнуть, — нахмурился Халед. — Там глубина ярдов пятьдесят. Он не мог туда прыгнуть.

Абдель Кадер стоял на коленях у тела убитого, шепча молитвы, подняв вверх сложенные вместе ладони.

— Мы можем поискать его завтра, — Ахмед положил руку на плечо Халеда, чтобы успокоить его. Он посмотрел вверх, на ночное небо. — Немного ещё осталось лунного света для работы. У нас уйма дел. Не беспокойтесь. Если он ещё здесь, завтра мы найдём его. А если не найдём… если он ушёл… может быть, это не самый худший выход для нас?

— Надо выставить охрану, чтобы не прозевать его ночью, — распорядился Халед. — И это должны быть наши люди, хорошо знающие Хабиба, а не здешние моджахеды.

— Oui, — согласился Задех.

— Я не хочу, чтобы они застрелили его, надо избежать этого, если можно, — продолжал Халед. — Но и не хочу, чтобы рисковали понапрасну. Проверьте всё, что ему принадлежит: лошадь, мешок. Посмотрите, какое оружие и взрывчатку он мог взять с собой. Я не слишком присматривался раньше, но мне кажется, он носит что-то под курткой. Проклятье, ну мы и влипли!

— Не беспокойся, — пробормотал Задех, снова положив руку на плечо Халеда.

— Ничего не могу с собой поделать, — твердил своё палестинец, вглядываясь в тьму. — Начало чертовски плохое. Думаю, он где-то поблизости, смотрит сейчас на нас.

Когда Кадер закончил молиться, мы отнесли тело Сиддики назад в шатёр, завернули в кусок ткани и оставили до утра, когда можно будет совершить обряд похорон. Поработав ещё несколько часов, мы бок о бок улеглись в пещере на ночь. Храп стоял оглушительный, измученные люди беспокойно ворочались во сне, но я не мог уснуть по другой причине. Перед моими глазами всё время стояло то не освещённое луной место, где в густой тьме исчез Хабиб. Халед был прав: эта война Кадера пошла наперекосяк с самого начала, и в моём бодрствующем сознании эхом отзывались эти слова: «Плохое начало…»